Интервью с премьером балетной труппы Большого театра — Владиславом Лантратовым.
В прошлом сезоне на Московской премьере балета Кристофера Уилдона «Зимняя сказка» премьер Большого театра Владислав Лантратов получил травму прямо на сцене, протанцевав всего лишь несколько минут. Это был драматичный момент. Закрылся занавес. После небольшого перерыва спектакль продолжился с другим исполнителем. А вот для Владислава Лантратова начались месяцы лечения и упорного труда. Злая ирония судьбы заключалась в том, буквально за неделю до этого совершенно аналогичную травму получила народная артистка России Мария Александрова.
Два разорванных ахилла и четыре костыля на одну семью могли бы привести в уныние даже сильных духом людей. Но Мария Александрова и Владислав Лантратов сдаваться не собирались. Помимо операций, реабилитаций, постоянных занятий они ещё решили снять документальный фильм об этой странице своей жизни. Наверное, он скоро выйдет на экраны, а пока на сцену Большого театра вернулся Владислав Лантратов. О том, что он думает о своём творческом пути, о ролях и спектаклях, современных хореографах и классическом наследии, по просьбе нашей компании с ним поговорила Катерина Новикова – пресс-секретарь Большого театра.
К.Н. : Влад, сейчас было несколько месяцев, когда Вы не танцевали из-за травмы. Наверное, это был первый такой большой перерыв в карьере, когда пришлось в общей сложности прерваться на восемь месяцев. На что ушли эти дни? Чем Вы занимались?
В.Л.: Ох, чем только ни занимался. Учился заново ходить, жить и чувствовать себя как полноценный человек – в буквальном смысле. Нужно было психологически принять то, что случилось, и начать выстраивать себя заново. Вроде бы, кажется – восемь месяцев без работы, но на самом деле – каждый день работа, причем неизбежная, когда невозможно дать себе поблажку, остановиться. Хотя удалось получить впечатления, которых не было бы, останься я «в строю». Посмотрели новую программу Матса Эка в Парижской опере, «Жизель» Акрама Хана на гастролях Английского национального балета.
К.Н. : Представляю себе, что все жизни идёт по накатанной. Не знаю, сам Вы пришли в балет, или Вас привели. Вы же из балетной семьи. Может быть, уже с детства у Вас не было другого выбора. Вот так ты движешься, растёшь, получаешь новые роли, и потом вдруг – бац! на взлёте – остановка в пути. Что эта остановка в пути представляет собой — может быть, в ментальном смысле, в восприятии профессии и себя в профессии.
В.Л.: Ментально это развилка. Можно отнестись ко всему «будь что будет», чем бы это ни закончилось. Расслабиться. Закончить карьеру или, как бы поточнее сказать, — притормозить. Не ставить перед собой целей, перейти в режим «попроще». Травма ведь серьёзнейшая.
А можно поверить словам нашего хирурга, который сказал, что он своё дело сделал для танцев. Что он сделал операцию так, чтобы я полностью восстановился и вернулся в профессию. Это вызов, конечно.
К.Н. : Без чего Вы больше всего скучали?
В.Л.: Скучал по балетному залу. По педагогу своему. Это основное. Не могу сказать, что по сцене или абстрактно по публике. Скучал по людям. Вообще, когда со мной все это случилось, вокруг оказалось огромное количество людей, для которых это тоже было каким-то личным событием и которые начали меня поддерживать, писать, звонить. Для меня это было человеческим открытием. Я никогда не задумывался об этом.
К.Н. : Сейчас, слава Богу, Вы возвращаетесь и уже выходите на сцену. Уже была «Кармен». Какие Ваши роли Вам самому хотелось бы сейчас больше всего вернуть в свой репертуар?
В.Л.: Классику. Самое сложное – это классика и, конечно, по ней скучаю. Путь к этому непростой. Нужно сделать очень много всего, не останавливаясь. С первого момента после операции уже какие-то минимальные движения надо было делать. Учиться ходить. Это оказалось самым сложным для меня — научиться правильно ходить, чтобы нога пришла в то состояние, которое было выработано, страшно сказать, десятилетиями. Даже не полшажочка, а какая-то одна пятнадцатая шага на семисантиметровых каблуках – это ужасно. Это очень длинный путь. Когда ты встаёшь и понимаешь, что пойти сделать себе чай – задача, событие. Тебе нужно – не знаю, полчаса для этого.
К.Н. : Хорошо, что это уже преодолено. Интересно, что молодым человеком приходишь – и я в том числе – не в балет, но в театр как зритель и думаешь: ну сколько можно, так хочется современной хореографии. А потом проходит время и почему-то начинаешь переоценивать именно классику.
В.Л.: Да. Но это самое сложное, самое настоящее. Хотя современные вещи я тоже люблю. Сейчас даже удалось станцевать на концерте в Кремле отрывок из «Укрощения строптивой» — получил кайф этой роли, этого спектакля. Конечно, я скучал и по Петруччо, и по Катарине – по Кате Крысановой — на сцене и в зале. Удовольствие от понимания друг друга. По этому тоже очень скучаешь.
К.Н. : У Вас есть потребность постоянного самопреодоления? Когда все время надо продолжать стремиться вверх, пытаться добиться чистоты и прочее.
В.Л.: Притом, что я не могу сказать, что я хочу что-то доказать, просто, видимо, без этого уже не живётся. Хочется к этому вернуться.
К.Н. : Когда танцуешь любой классический балет — сколько исполнителей было до тебя, а когда исполняешь Петруччо – это вся роль на Вас сделана. Все, кто за Вами, уже должны смотреть на Вас, как на главный образец. Сколько в Петруччо, а сколько в Нурееве Вас самого, как Вам кажется?
В.Л.: В сегодняшнем Петруччо меня много. В начале было мало.
К.Н. : Правда? Мне казалось, что на репетициях Жан-Кристоф во многом отталкивался от Вашей психофизики. От психофизики своих первых исполнителей.
В.Л.: Жан-Кристоф открыл это «окно». А мне самому в тот момент это в себе было непонятно.
К.Н. : Может быть, и несвойственное Вам нахальство…
В.Л.: Совершенно. Но это было от хореографа. Он доставал эти яркие краски. Тогда это было его. А вот дальше уже Жан-Кристоф пустил нас в свободное плавание, доверился нам полностью. И мы ощутили, что обладаем этими красками, что они – часть нас самих. Когда мы приезжали к нему с первыми гастролями в Монте-Карло, уже тогда начались какие-то изменения, и он все уже принимал.
К.Н. : То, что Вы уже предлагали?
В.Л.: Да. То, что он увидел на сцене, какие-то другие мизансцены – цветок на свадьбу, с которым я выхожу, например. Жан-Кристоф прямо в антракте прибежал ко мне в гримерку : «АААА!! Чтобы теперь всегда так было! Это круто».
К.Н. : Такие вещи случайно рождаются? Это образ уже толкает?
В.Л.: Случайно. Я пришёл после своего первого выхода — встречи с Катариной — вижу у себя в гримерке цветы и я понимаю: а почему бы и нет? У меня уже ощущение спектакля, в котором ты живёшь – я хочу взять розу и выйти с ней на свадьбу.
К.Н. : Нуреев, конечно, другое. Потому что Петруччо — это придуманный персонаж, а Нуреев это все-таки биографический тип – человек, у которого есть своя жизнь.
В.Л.: Да, это совсем другая работа, наверное, можно даже сказать – другой метод. Опасный путь – начать копировать. Получилась бы пародия. Здесь нужно было добиться образности, характерности – его самого. Важны были не внешность, не его позировка, а именно эмоция. Что-то его «животное».
К.Н. : Вы записи его смотрели? Или книжки о нем читали, его автобиографию, его интервью?
В.Л.: Записи, прежде всего. Интервью очень много. Вышло столько передач и фильмов, слава богу, все есть в интернете, есть откуда черпать информацию. Подарили подлинный каталог того самого аукциона, который воссоздан в нашем спектакле, — и все стало более осязаемым. Я ходил на «Нездешний сад» к Виктюку, который достал эксклюзивные записи Нуреева. В этом ценность его спектакля. Удивительно. Прямо на экране транслируется. Анна Нахапетова, которая раньше танцевала в Большом, там играет, и она нас пригласила. Для меня эти записи оказались очень важны.
К.Н. : Мы говорили сейчас о своих партнёрах, о Кате Крысановой. А в балете «НУРЕЕВ» Вашей Марго была Мария Александрова, с которой Вас в жизни связывают отношения. На сцене это помогает или мешает?
В.Л.: Во время спектакля создаётся что-то необъяснимое. Слово «химия» сейчас все употребляют – оно банальное. Что-то необъяснимое. Абсолютно особенное понимание и абсолютное доверие. Я думаю, что наш дуэт, а он длится всего несколько минут, — одна из высших точек спектакля.
К.Н. : Дома вы все время обсуждаете балет?
В.Л.: Бывает, конечно, впечатления возникают. Но постоянно это невозможно — застрелишься.
К.Н. : Когда Вы смотрите на свой значительный путь в Большом театре и вспоминаете, что Вас ведь звали и в балет Венской оперы – как Вы считаете, правильный ли Вы совершили выбор? И что для Вас, как для артиста балета самое интересное в профессии, чего ещё можно достигнуть?
В.Л.: Как такового выбора не стояло. Я твёрдо понимал, что хочу в Большой театр. Это не обсуждалось. Выбор правильный абсолютно. Такие спектакли, такой репертуар существуют только здесь. Мастера, с которыми есть пока возможность работать – это нужно использовать максимально. Впитывать в себя. Это такой подарок, такое счастье. Это нужно ценить. Уважать наших педагогов. Сейчас это редкость.
К.Н. : Вы репетировали с Лагуновым, с Лавровским, с Ветровым. Что Вы брали от каждого из них?
В.Л.: Все они совершенно разные. Сложно разбирать это на технические детали… Самое главное – они выдающиеся личности, и ты хочешь принять от них все, что они будут готовы тебе дать. Если педагог видит, что ты открыт, ты слышишь и впитываешь, что это не проходит просто — сегодня получилось, а завтра ты все забыл, а если ты ведёшь линию от репетиции к репетиции и есть результат на спектакле — моё наблюдение, что педагог заражается тобой и даёт ещё больше. Высшего счастья ты не можешь желать.
К.Н. : На репетиции Вам этот взгляд со стороны важен с точки зрения наполнения образа или технических элементов?
В.Л.: Все вместе, абсолютно. Это очень тонко. Наблюдая сейчас жизнь в театре, вижу, что мало тех, кто это ценит, к сожалению.
К.Н. : Все торопятся…
В.Л.: Все торопятся. Возвращаясь к травме, к этому перерыву – это было важное время во всем. Дало мне возможность что-то пересмотреть в обычной жизни, что-то решить для себя в профессии; посмотреть на все со стороны и посмотреть, каким твой путь может быть. Как ты будешь дальше работать. Совершенно по-другому смотришь на людей вокруг тебя: кто здесь варится, кто как работает, к самому себе и к нашему делу как относится – все видишь. Все начинаешь ценить по-другому. Но тут самое важное, что это часть работы над собой.
К.Н. : Бывает чувство на репетициях, что Вы полностью готовы и уже пора на сцену – или всегда хочется ещё поработать?
В.Л.: Бывает, что готов. И если пересидишь, то перегоришь, и нервы могут не справиться, и физика.
К.Н. : Вы волнуетесь перед выходом на сцену?
В.Л.: Всегда.
К.Н. : На сцене забывается потом?
В.Л.: Сейчас не знаю, как будет.
К.Н. : Бывают спектакли, когда исчезает зал и остаёшься один на один с партнёршей, с образом, полностью погружаешься?
Бывает. К счастью.
К.Н. : А энергетика зала чувствуется, физически?
В.Л.: Если ты думаешь об этом, то чувствуется. Если для тебя это сегодня важно. А если ты внутри, смог полностью погрузиться в спектакль, проживаешь его – то это другая энергетика.
К.Н. : Как выходить из этого?
В.Л.: На поклонах. Этот момент тебя возвращает. Видишь, что все это театр. Во многих спектаклях – «Укрощение», «Спартак», «Иван Грозный», «Ромео» — дожить бы вообще до финала.
К.Н. : Вам интересно, когда образ соответствует Вам самому или когда его нужно придумать – как в Грозном. Когда надо быть совсем не собой, другим человеком?
В.Л.: Все интересно. Не может быть единой формулы в том, как найти того или иного героя. К каждой роли по-своему нужно подходить. Это со временем приходит. Не то, что ты прочитал книгу и пошёл себе точно по тексту – нет, все по-разному.
К.Н. : От партнёров тоже образ меняется?
В.Л.: Безусловно.
К.Н. : Вы говорили, что Юрий Посохов – очень музыкальный хореограф. Что это значит?
В.Л.: Когда ты чувствуешь ТАНЕЦ. Музыка и танец, и они едины. Чтобы это совпало, нужен талант.
К.Н. : На Вас как на артиста, когда Вы уже на сцене, музыка влияет, вдохновляет?
В.Л.: Конечно. Я обожаю балет «Дама с Камелиями» Джона Ноймайера. Это один из любимых моих спектаклей. Там я живу – для меня нет ничего вокруг, только Маргарита и история моего героя. Все. С точки зрения того, как решён образ моего героя – Армана – это гениальный балет. Быть внутри этого спектакля – большой подарок, счастье.
К.Н. : А бессюжетные балеты Вы любите? Когда есть только пластический рисунок.
В.Л.: Опыты над своим телом — это интересно. Но для меня театр – это про другое. Про истории. Когда можно прожить что-то, понять, прочувствовать – не только движения.
К.Н. : Сейчас вы репетируете с Екатериной Крысановой балет «Щелкунчик» в хореографии Юрия Григоровича. Когда Вы сами впервые увидели этот спектакль?
В.Л.: Ребёнком в Большом театре – пришёл на брата смотреть – он танцевал Арлекина. Я сидел в партере, маленький совсем.
К.Н. : А сейчас Вы любите этот балет?
В.Л.: Обожаю.
К.Н. : Почему?
В.Л.: Этот спектакль – полноценная история, и то чувство, когда просыпаешься Щелкунчиком – необъяснимо для меня. Это СПЕКТАКЛЬ – в полном смысле слова. В этот сезон я один только раз танцую – с Катей Крысановой. И она в прошлом году пропустила. Мы давно вместе не танцевали — два года. Очень жду.
К.Н. : К Вам в детстве приходил дед Мороз?
В.Л.: Ну, подарки были под елкой!
К.Н. : Наше интервью выходит перед Новым годом. Наверное, можно что-то пожелать нашим читателям.
В.Л.: Счастья всеобъемлющего. Во всем. Что бы ни происходило, чтобы оно присутствовало в каждом моменте. И конечно, здоровья. Без него ничего невозможно. И вот эти моменты счастливые – они должны быть каждый день. Пусть это просто утренний кофе с любимыми – важно, чтобы оно было.
Материал специально подготовлен для ТБП «Бинокль»
При использовании материала ссылка на источник обязательна.